Перст указующий - Страница 103

103

– Ты заставляешь меня страдать, – сказал я в отчаянии – Довольно!

– Как бы ты ни страдал, это меньше того, чего ты заслуживаешь, пока не переменишься по-настоящему.

Она улыбнулась, и у меня перехватило дыхание от выражения ее лица. Ибо оно подтвердило все, чего я страшился. Более безоговорочного признания своей вины не слышал ни один суд, и мне оставалось только пожалеть, что вокруг не было ни единого свидетеля. Девка увидела, что я догадался, так как задрала лицо и захохотала.

– Оставь меня в покое, Джек Престкотт, не то тебе будет еще хуже. Ты не можешь разделать того, что сделал, слишком поздно, но Господь карает тех, кто грешит и не кается.

– Ты смеешь говорить о Господе? Да как ты можешь хотя бы поминать Его имя? – вскричал я в ужасе от такого богохульства. – Кто ты для Него? Говори о своем господине, ты, блудная ведьма!

Тут же ее глаза потемнели от неистовой злобы, она шагнула вперед, ударила меня по лицу, ухватила за запястье и притянула мое лицо к своему.

– Никогда не смей, – прошипела она черным голосом, более похожим на голос какого-нибудь ее колдовского прислужника, чем на ее собственный, – никогда не смей разговаривать со мной так.

Потом она оттолкнула меня, грудь у нее вздымалась от ярости, и я тоже еле переводил дух после неожиданного на меня нападения. Затем, уставив на меня угрожающий палец, она ушла, оставив меня дрожать посреди пустого переулка.

Не прошло и часа, как меня скрутила жестокая боль во внутренностях, так что я скорчился на полу, и меня столь сильно рвало, что я даже не мог застонать от боли. Она возобновила свои нападения!

Об этом деле я говорить с Томасом не мог, на его помощь тут надеяться было нельзя. Сомневаюсь, что он вообще верил в духов; и уж конечно, полагал, что единственный подобающий способ защиты от них – это молитва. Но я-то знал, что одних молитв тут мало. Мне спешно требовалась контрмагия, а обрести ее надежды не было никакой. Что я мог сделать? Нагнать Бланди и учтиво попросить ее помочиться в сосуд, которым меня снабдил Грейторекс? Навряд ли бы я преуспел, равно у меня не было никакого желания вломиться в ее лачугу в поисках того, через что она, по убеждению ирландца, накладывала на меня свои чары.

Тут мне следует особо указать, что мой пересказ разговора с Бланди точен во всех подробностях; да и как же иначе, если каждое ее слово навсегда врезалось мне в память? Упоминаю я про это потому, что он содержит подтверждение всего, что было мне уже известно, и оправдание того, что произошло затем. Для сомнений или неверных истолкований места нет: она пригрозила мне худшим, как еще могла она вредить мне, чем через колдовство? Мне не требуется ни приводить свои доводы или что-то доказывать: она сама добровольно, когда ее никто не принуждал, призналась в этом и незамедлительно исполнила свою угрозу. С этого мгновения я уже твердо знал, что вступил в бой, который завершится гибелью либо ее, либо моей. Я говорю это без обиняков, чтобы стало ясно, что у меня не было выбора в моих действиях. Я был загнан в угол.

Вместо Томаса я пошел повидать доктора Грова, так как знал, что он все еще хранит веру в экзорцизм. Как-то, когда мне было пятнадцать лет, он прочел нам целую проповедь об этом, услышав про колдовство в Клинтоне неподалеку. Он сурово предостерег нас от игр с дьяволом и в тот же вечер весьма нежданно и милосердно помолился с нами о душах тех, кого подозревали в сговоре с силами тьмы. Он объяснил нам, что непобедимость Господа легко отразит происки Сатаны, если к ней искренне воззовут те, кто предал себя в руки Его; и пуритан он порицает еще и за то, что, отвергая обряд экзорцизма, они не только принижают священнослужителей в глазах простонародья (которое продолжает верить в духов, что бы там ни говорили их пастыри), но и отказываются от важного оружия в нескончаемой борьбе.

Я не видел его почти три года, если не считать того раза, когда, идучи по Главной улице, заметил его вдалеке, и был весьма удивлен, когда теперь увидел его вблизи. Судьба обошлась с ним милостиво. Мне помнился исхудалый человек в потрепанной одежде, висевшей на нем, как на вешалке, и со скорбным выражением лица. Теперь же передо мной был толстяк, который, очевидно, старался наверстать потерянное время во всем, что касалось еды и питья. Мне нравился Томас, и я желал ему всяческого добра, но почувствовал, что он ошибается, полагая, будто Гров не годится в пастыри Истон-Парвы. Я прямо-таки увидел, как после отличного обеда и бутылочки вина он вперевалку шествует в церковь, чтобы прочитать проповедь своим прихожанам о добродетели, именуемой умеренностью. И они будут любить его, так как всем нравится, когда по складу характера человек соответствует месту, которое отвела ему жизнь. Приход, почувствовал я, будет более счастлив под духовным управлением Грова, нежели Томаса, пусть над ним и будет меньше витать грозный страх Божьих кар.

– Я рад, что нахожу вас в добром здравии, доктор, – сказал я, когда он впустил меня в комнату, так же уставленную книгами и так же заваленную бумагами, как когда-то его комната в Комптон-Уинейтсе.

– А как же, Джек, а как же! – воскликнул он. – Мне ведь больше не нужно учить сопляков вроде тебя. А с Божьего соизволения так очень скоро и никого учить больше не понадобится.

– Поздравляю вас с избавлением от кабалы, – ответил я, а он кивнул, приглашая меня убрать стопку книг со стула и сесть. – Такое улучшение вашего положения должно быть вам по вкусу. Из семейного капеллана в члены факультета Нового колледжа – большой шаг для вас. Хотя мы и благодарим Господа за ваши прежние невзгоды. Иначе как мы могли бы обзавестись столь ученым наставником?

103