Перст указующий - Страница 199

199

Я пожал плечами, не зная, что сказать и как облечь это в слова, я просто хотел, чтобы она замолчала. Я никогда не видел ее такой, не видел, чтобы, охватив себя руками, она раскачивалась взад-вперед и говорила со страстью столь же отталкивающей, сколь и притягательной. Она пугала меня, но и уйти от нее я не мог.

– Ну, по всей видимости, она такова, – сказал наконец я.

– В таком случае Он не мой Бог, – пренебрежительно фыркнула она. – Ненавижу Его, как Он, верно, ненавидит меня и все Свое творение.

Я встал.

– Думаю, это зашло слишком далеко, – сказал я, ужаснувшись тому, что она наговорила, и тревожась, что нас могут услышать внизу. – Я не желаю слышать подобные речи в моем доме. Опомнись, девушка, вспомни, кто ты.

Этим я заслужил презрительный взор, то был первый раз, когда я совершенно и внезапно утратил ее расположение. Это глубоко задело меня, ведь я был огорчен и встревожен ее кощунством но еще горше была боль потери.

– Ах, мистер Вуд, я как раз начинаю догадываться, – бросила она и вышла вон, даже не удостоив меня чести хлопнуть дверью. Я же, лишившись доброго расположения духа и на удивление не способный сосредоточиться, провел остаток дня на коленях, в отчаянии молясь об облегчении.

Верноподданнические празднества в ту ночь полностью оправдали ожидания добрых роялистов: город и университет рьяно тщились превзойти друг друга в изъявлениях верности. Я пошел на гулянье с обычными моими товарищами (к тому времени я познакомился с Лоуэром и его кружком), и мы вволю напились вина из фонтана в Карфаксе, наелись мяса в Крайст-Чёрч, а потом пошли угощаться и поднимать тосты у церкви на Мертон. Это был упоительный праздник или должен был быть таковым; но настроение Сары заразило и меня и лишило вечер всякой радости. На улицах танцевали, но я лишь стоял в стороне; пели, но мне было не до песен; произносили тосты и речи, но я оставался нем. Угощение для всех, а у меня нет аппетита. Как можно не быть счастливым в подобный день? Как может не радоваться человек вроде меня, кто так долго надеялся на возвращение его величества? Я сам не понимал себя, был безутешен и выказал себя скучным собеседником.

– В чем дело, дружище? – спросил Лоуэр, весело хлопая меня по спине.

Он, запыхавшись, только что вернулся с танцев и уже был слегка во хмелю. Я указал на худолицего человека, мертвецки пьяным лежащего в канаве, по подбородку бедняжки сочилась слюна.

– Смотрите, – сказал я. – Вы помните? Пятнадцать лет он был одним из избранных, преследовал роялистов и рукоплескал фанатизму. А теперь только поглядите. Один из самых верных подданных короля.

– И скоро будет выброшен со всех своих должностей, как того и заслуживает. Позвольте ему немного забытья в преддверии бед.

– Вы так думаете? Я в этом не уверен. Он – из тех, кому всегда удается выйти сухим из воды.

– Какой же вы зануда, Вуд. – Лоуэр расплылся в ухмылке. – Сегодня – величайший в истории день, а вы разгуливаете с кислой миной. Пойдемте, выпьем по стакану вина, забудем об этом. Или кто-нибудь подумает, что вы тайный анабаптист.

И я выпил стакан, и еще один, и еще один. Наконец Лоуэр и остальные потерялись, и я не стал утруждать себя их поисками; их незатейливое (в моих глазах) веселье и беспечные увеселения нагоняли на меня тоску. Не спеша я вернулся к Карфаксу, что было судьбоносным поступком. Потому что, когда я добрел туда и в полном одиночестве наливал сам себе еще одну чашу, я услышал доносившиеся из проулка гогот и смех: вполне обычные звуки для такого вечера, только на сей раз в них слышался явный отзвук угрозы, какой трудно описать и невозможно не услышать. Привлеченный шумом, я заглянул в проулок и увидел, как возле стены собралась полукругом кучка юных олухов. Они кричали и смеялись, и я ожидал увидеть в середине какого-нибудь шарлатана или кукольника, чьи товары или представление пришлись не по душе публике. Но вместо этого я увидел там Сару: растрепанная и с обезумевшим взором она стояла, прижавшись спиной к стене, а буяны немилосердно над ней насмехались. «Шлюха, – кричали они. – Выкормыш предателя. Отродье ведьмы».

Минута за минутой они горячили себя все больше, с каждым криком подступая все ближе на шаг к той черте, когда слова сменяются побоями. Она увидела меня, и наши взгляды встретились, но в ее взоре не было мольбы; напротив, глумление она сносила в одиночестве, словно бы почти не замечая грязных слов. Словно бы она и не слушала, словно бы ей не было дела. Возможно, она и не желала помощи, но я знал, что она в ней нуждается, и знал, что никто, кроме меня, и пальцем не шевельнет ради нее. Растолкав буянов, я приобнял ее за плечи и потянул за собой назад на освещенную широкую улицу. Все произошло так быстро, что буяны не успели опомниться.

По счастью, бежать нам было недалеко; буянам не по нраву пришлось, что их лишили развлечения, и мое положение ученого и историка ничем меня бы не защитило, будь то место более уединенным. Но в нескольких ярдах толклись люди, пьяные, но еще благопристойные, и мне удалось добраться до безопасного места прежде, чем оскорбления сменились бы рукоприкладством. Потом я повел ее через толпы веселящихся гуляк, пока, убедившись, что их добыча ускользнула, ватага буянов не рассеялась, чтобы отправиться на поиски новой жертвы. Я дышал тяжело, испуг и выпитое мешали мне собраться с мыслями.

Боюсь, я не слишком привычен к физической опасности; из переделки я вышел более потрясенным, нежели Сара.

Она не поблагодарила меня, только поглядела как будто покорно и, быть может, печально. Потом она пожала плечами и пошла прочь. Я последовал за ней, она пошла быстрее, и я тоже. Я думал, она идет домой, но в конце мясницкого ряда она свернула и пошла в поля за замком и шла все быстрее так что сам я теперь обезумел от гулко бьющегося сердца, головокружения и смятения в мыслях.

199