Он внимательно осмотрел место соединения.
– Как будто получилось! – сказал он, с трудом скрывая удивление. – И не вижу никаких признаков сворачивания. Как долго по-вашему, нам следует продолжать?
– До восемнадцати унций? – прикинул я со всей быстротой, на какую был способен, пока Лоуэр отсчитывал время. – Минут десять… для верности пусть будет двенадцать.
И воцарилось молчание: Лоуэр сосредоточенно считал вполголоса, а девушка тревожно закусила губу. Должен сказать, она держалась очень храбро. Ни разу не пожаловалась, не вскрикнула. Меня же снедала тревога: каковы будут результаты? Пока ничто не указывало, чем это может обернуться.
– …Пятьдесят девять, шестьдесят… – наконец произнес Лоуэр. – Достаточно. Ну-ка, ну-ка. – И он высвободил трубку, положил на пол, умело прижал палец к сосуду матери и выдернул перо. Я вытащил перо из руки девушки, и затем мы принялись бинтовать ранки, чтобы прекратить кровотечение.
– Вот и все, – сказал Лоуэр с удовлетворением. – Как ты себя чувствуешь, моя милая?
Она потрясла головой и раза два глубоко вздохнула.
– Все словно кружится, – сказала она слабым голосом. – А так хорошо.
– Отлично. Ну, посиди пока спокойно. – И он нагнулся над матерью. – Никаких изменений, – сказал он. – Как по-вашему?
Я покачал головой:
– Не лучше и не хуже. Но, разумеется, нужно время, чтобы молодая кровь оказала свое действие.
– Каким бы оно ни было, – пробормотал Лоуэр. – Обычно в таких случаях рекомендуется сильное рвотное, но не думаю, что оно показано для таких обстоятельств. Мне кажется, любезный Кола, нам остается сидеть и ждать. Надеяться и молиться. Ваш метод либо подействует, либо нет. Вот и все. Теперь слишком поздно что-либо менять.
– Поглядите на девушку, – сказал я, заметив, что она широко зевает; лицо у нее побелело, и она пожаловалась на головокружение.
– Это просто от потери крови. Мы забрали часть ее жизненной силы, и она не могла не ослабеть. Ложись, моя милая, рядом с матерью и поспи.
– Мне нельзя. Я должна присматривать за ней.
– Об этом не беспокойся. Кола вернется взглянуть, как она, а потом я пришлю кого-нибудь надежного, так, чтобы нас известили о каких-либо изменениях. Поэтому ложись с ней рядом и ни о чем не тревожься. Ну и денек выдался, Кола! Сначала доктор Гров, потом это. Я с ног валюсь от утомления.
– Что? – сказала Сара. – Что с доктором Гровом?
– Хм-м?.. Так ты же его знаешь, я совсем забыл. Видишь ли, он умер. Кола нашел его утром мертвым у него в комнате.
Спокойствие девушки, выдержавшее, видимо, и потерю крови, и даже мысли о том, что ее мать умирает, при этом известии ее покинуло. Она стала даже еще бледнее, и к нашему великому изумлению, мы увидели, что она скорбно покачала головой, а потом свернулась на постели и спрятала лицо в ладонях. Очень трогательно и нежданно, но я заметил, что при всей ее горести она не спросила, как это произошло.
Мы с Лоуэром переглянулись и без слов решили, что мы ничем помочь не можем. Кровопускание ее ослабило, а истощение ее утробы высвободило дурные соки, вызывая у тела все симптомы истерии.
Мой друг был поистине великолепен. Он обнаружил всю доброту и умение, которые скрывала его насмешливость и которые делали тем более непонятной для меня черноту ярости, порой его охватывавшей.
Убедившись, что съестных припасов и дров достаточно, укутав нашу пациентку в теплое одеяло, мы пожелали ей всего хорошего и удалились, потому что ничего другого нам не оставалось. Часа через два-три я вернулся посмотреть, какие произошли изменения. И мать, и дочь спали, и должен сказать, что сон матери казался более спокойным.
К тому времени, когда я присоединился к Лоуэру у матушки Джейн – женщины, содержавшей харчевню неподалеку от Главной улицы и кормившей вполне съедобными блюдами по самой скромной цене, – он, казалось, был в куда лучшем расположении духа, чем раньше.
– И как ваша пациентка? – окликнул он меня из-за стола, едва я вошел в маленькую залу, где было тесно от студентов и наиболее неимущих членов факультета.
– Почти без изменений, – ответил я, когда он заставил подвинуться студента, освобождая для меня место. – Все еще спит. Дыхание стало полегче и заметен приток крови к щекам.
– Так, собственно, и следовало ожидать, – сказал он. – Но мы обсудим это позднее. Могу я представить вас моему доброму другу? Собрату-врачу и поклоннику опыта? Мистер да Кола представляю вас мистеру Джону Локку.
Человек примерно моего возраста с худым лицом, надменным выражением и длинным носом поднял голову, буркнул что-то и тотчас снова принялся за еду, переполнявшую его поднос.
– Как видите, блистательнейший из собеседников, – продолжал Лоуэр. – Как он ухитряется столько есть и оставаться таким худым, является одной из великих тайн Природы. Тело свое по смерти он завещал мне, и, быть может, я открою тайну сию. Вот так. А теперь ужин. Уповаю, свиная голова вам по вкусу. Два пенса и столько капусты, сколько вы способны съесть. Пиво – полпенни. Уже мало чего осталось, а потому поторопитесь окликнуть матушку.
– А как она приготовлена? – спросил я с интересом, так как поистине умирал от голода. Среди треволнений ушедшего дня я совсем забыл про обед, и при мысли о поросячьей голове, зажаренной с яблоками и вином, да, быть может, с парочкой креветок, у меня слюнки потекли.
– Сварена, – сказал он. – В уксусе. А как иначе?
– Воистину, как? – сказал я со вздохом. – Ну, пусть так.
Лоуэр подозвал хозяйку, заказал от моего имени и придвинул мне кружку с пивом из своего кувшина.