Я кивнул.
– Советую вам сейчас же с этим покончить. Вам следует держаться от нее как можно дальше.
– Вы уже полагаете ее виновной, – сказал я, встревоженный таким оборотом разговора.
– Я верю, что располагаю основаниями для возбуждения дела. Но установление виновности, счастлив сказать, в мои обязанности не входит.
– Тем не менее мать нуждается во враче, – возразил я, хотя и не добавил, что результаты моего опыта требуют постоянною наблюдения.
– Полагаю, за ней может присмотреть любой другой врач. Запретить вам я не могу, но подумайте о неловкости положения, прошу вас. Если вы повстречаетесь с девушкой, речь, без всякого сомнения, пойдет о докторе Грове: если она виновна, то непременно захочет узнать, как идет расследование и подозреваете ли вы, что произошло. И тогда вам придется либо солгать, что унизительно, либо сообщить ей сведения, которые заставят ее сбежать.
Отрицать логичность этого предупреждения я, разумеется, не мог.
– Но если я внезапно перестану навещать мать, это тоже может пробудить подозрения дочери.
– В таком случае, – весело сказал Лоуэр, – вам следует отправиться со мной. Таким образом вы будете далеко, и девушка ничего не заподозрит.
– При условии, что вы вернетесь. Мистер Лоуэр, вы поручитесь за своего друга? Обеспечите его возвращение в Оксфорд?
Лоуэр охотно согласился, и, прежде чем мы покинули дом сэра Джона, они обо всем договорились, ни разу не справившись о моем мнении. Уже на следующий день мне предстояло уехать с Лоуэром, который обещал убедить Локка навещать мою пациентку и записывать все изменения в ее состоянии. Таким образом, Локка приходилось поставить в известность о том, что мы сделали, и это меня встревожило. Однако выбора у меня не было.
Лоуэр отправился на поиски своего друга, а я вернулся в свое жилище с тяжелым сердцем, испуганный таким поворотом событий.
Как ни мрачен повод, врачебный объезд, занявший следующую неделю, оказался весьма благотворен для моего смятенного духа. Я обнаружил, что за краткий срок атмосфера Оксфорда породила во мне ту же меланхолию, какая отличала большинство его обитателей. В этом месте таится нечто – сырость, удручающая Дух, безжалостно гнетущая душу. У меня давно сложилась теория о климате, которой, Бог даст, я еще когда-нибудь займусь. Я совершенно уверен, что сырость и пасмурность их погоды неумолимо воспрепятствуют англичанам оставить какой-либо след в мире, если только они не покинут свой остров ради более солнечных краев. Переселите их в Америки или в Индии, и благодаря своему характеру они могут стать правителями мира, оставьте их прозябать там, где они обитают теперь, и они обречены погрузиться в трясину апатии. Об этом свидетельствует пережитое мной самим – то, как моя обычно бодрая натура омрачилась за срок моего пребывания там.
Тем не менее поездка верхом в солнечный день, как будто первый день весны, сменяющей долгую суровую зиму, среди сельских пейзажей, начинающихся сразу, едва вы оставите за собой колледж Святой Марии Магдалины и старый, опасного вида мост, оказалась целительнейшим бальзамом. К тому же северный ветер наконец-то сменился западным, а с ним исчезло и вредное воздействие этого губительнейшего из всех ветров. Должен прибавить, что обретению бодрости содействовала также мысль, что на ближайшие дни я могу забыть про Сару Бланди и труп Роберта Грова.
Лоуэр еще загодя отлично подготовил нашу поездку в это первое утро заехал за мной спозаранку, и, безжалостно пришпоривая лошадей, мы добрались до Эйлсбери в соседнем графстве еще под вечер. Остановились мы на постоялом дворе, где и отдыхали до казни на следующее утро. Я при ней не присутствовал, так как никогда не был охотником до подобных зрелищ, но Лоуэр отправился туда. Девушка, по его словам, произнесла никуда не годную речь и лишилась расположения толпы. Дело оказалось запутанным, и далеко не все горожане были убеждены в ее виновности. Она убила мужчину, который, как она утверждала, совершил над ней насилие, но присяжные сочли ее слова ложью, ибо она забеременела, чего произойти не может, если женщина не получает наслаждения. При обычных обстоятельствах ее положение избавило бы ее от виселицы, но ребенка она потеряла, а с ним и защиту от палача. Злосчастный исход, который верившие в ее виновность, сочли вмешательством Божественного Провидения.
Лоуэр заверил меня, что его присутствие было необходимо, повешение – отвратительное зрелище, но среди многих соблазнов для его любознательного ума было и желание точно определить миг наступления смерти. Это имело прямое отношение к нашим опытам с голубкой в вакуумном насосе. Большинство повешенных медленно задыхаются в петле, и немалый интерес для него – и для медицины – представлял вопрос, сколько времени требуется душе, чтобы расстаться с телом. Лоуэр, как он заверил меня, был в этом большим знатоком, по каковой причине занял место рядом с виселицей, чтобы делать заметки.
Кроме того, он приобрел желанный труп, подмазав нужных чиновников и заплатив фунт родне покойницы. Он распорядился отнести его к знакомому аптекарю, и, помолившись – он на свой лад, а я на свой, – мы принялись за работу. Частично мы произвели анатомирование прямо там – я извлек сердце, а он вскрыл череп и сделал несколько восхитительных рисунков мозга, – затем остальное мы разъяли и поместили в жбаны со спиртом, которые аптекарь обещал доставить к Кроссу. Кроме того, Лоуэр написал Бойлю, предупреждая о скором прибытии жбанов и о том, чтобы их ни в коем случае не открывали.