Перст указующий - Страница 84

Тяжко вновь переживать подобные унижения, и даже теперь рука у меня дрожит, когда я обмакиваю перо в чернила, чтобы написать эти слова. Столько лет прошло, полных такого света, такой благости, и все же та минута все еще разит в самое сердце, и гнев воскресает. Мне говорили, что сердце джентльмена более беззащитно против подобных ран, чем сердца простых людей, потому что его честь несравненно выше, и, возможно, так оно и есть. Я бы продолжил мои розыски там, если бы это могло принести пользу, но я знал, что случившееся сделало мое путешествие напрасным; теперь я никак не мог явиться к Эдварду Вильерсу с надеждой на учтивый прием, а столкнуться с новым грубым отказом я не желал. Выбора не было: следовало как можно быстрее покинуть Танбридж-Уэлс, однако я был исполнен решимости прежде увидеть лицо сэра Джона Рассела, проверить, не оно ли явилось мне в миске с водой миссис Бланди. Это не было лицо Мордаунта, что меня искренне обрадовало, и я уже знал, что Вильерс выглядит совсем иначе. Признаюсь, я уповал, что сэр Джон, уже заслуживший мою неугасаемую вражду, будет изобличен и тем облегчит мою задачу.

Увы! Мои надежды не сбылись; я провел много часов, притаившись возле гостиницы, а также (как можно незаметнее, чтобы не быть узнанным) перед домами, где собиралась знать, и мрачно прислушивался к доносящимся оттуда звукам веселья, промокая до костей под первыми осенними дождями в упрямом и терпеливом ожидании. И в конце концов терпение это было вознаграждено, хотя и не так, как мне хотелось бы. Я подкупил уличного торговца, чтобы он указал мне на сэра Джона, когда тот выйдет, и уже потерял всякую надежду, когда он ткнул меня локтем в бок и прошипел на ухо:

– Вона он, весь расфуфыренный.

Я посмотрел, почти ожидая увидеть на крыльце фигуру с таким мне знакомым лицом.

– Где? – спросил я.

– Да вона же. Это он самый и есть, – ответил торговец, тыча пальцем в толстяка с багровой физиономией и старомодными клочкастыми усами. Я с величайшим разочарованием смотрел, как это мерзкое существо (в котором не было заметно ни притворства, ни единой знакомой мне черты) забралось в ожидавшую карету. Нет, он не был тем, кого мне показала старуха Бланди.

– Так идите же! – сказал торговец – Идите, подайте свое письмо.

– Что-что? – спросил я, совершенно забыв, что просил указать мне его под этим предлогом – А! В следующий раз.

– Струхнули маленько? Оно понятно. Только позвольте сказать вам, сударь, вы от них ничего не дождетесь, если не приналяжете хорошенько.

Я решил воспользоваться этим непрошеным, но как будто здравым советом, упаковал мои сумки и ушел из города. В нем не оказалось того, чего я искал.

Глава шестая

Полдень миновал, и мне доложено (заметьте, теперь мне докладывают!), что утром мы отправимся в мое поместье, и у меня остается мало времени для продолжения моего повествования. Мне уже обрили голову под этот чертов дурацкий парик, портной снял мерку, всюду хлопоты. Столько необходимо привести в порядок, приготовить, а меня это совсем не занимает. Докучные эти мелочи не имеют никакого отношения к моей истории, но я уже подмечал в себе эту черту, и последнее время все чаще. Думаю, дело идет к старости: я замечаю, что помню все это – то, что происходило столько лет тому назад, – куда яснее, чем то, что случилось со мной позавчера.

Но вернемся к моей истории. В Оксфорд я возвратился с глубоким негодованием в сердце и с еще более глубокой решимостью нанести поражение моим тайным врагам. Я отсутствовал более двух недель, и за это время в город нахлынули студенты, а потому царящие там заметную часть года сельские тишина и покой его покинули. К счастью, кроме того, это означало, что все те, в чьей помощи я нуждался, тоже вернулись. Первым, разумеется, был Томас: особенно не хватало его искуснейшего владения логикой, отточенного в преподавании богословия и логики студентам, на удивление умелом. Он мог перебрать кипу бумаг и извлечь смысл быстрее, чем кто-либо из тех, кого я знал. Вторым был щуплый странный коротышка, которого Томас как-то привел познакомить со мной. Его звали Антони Вуд.

– Вот, – сказал Томас, представляя мне Вуда у себя в комнате, – ответ на все твои вопросы. Мистер Вуд великий ученый и очень хочет помочь тебе в твоих розысках.

Кола коротко его описал, и это – один из тех редких случаев, когда, по моему мнению, его перо почти не погрешило; мне не встречалось более нелепое существо, чем Антони Вуд. Он был заметно старше меня, ему исполнилось тридцать, если не больше, и его уже отличали согбенная спина и впалые щеки книжного червя. Одежда на нем выглядела чудовищно – такая старая, заплатанная и перезаплатанная, что распознать фасон было невозможно; чулки заштопанные, и еще привычка, когда его что-то забавляло, откидывать голову и ржать, будто лошадь. Неприятный, режущий ухо звук – и потому в его обществе все быстро обретали глубокую серьезность, боясь обронить остроумную шутку и услышать в награду его смех. Все это в сочетании с общим неизяществом его движений – одни подергивания и рывки: он и минуты не мог просидеть спокойно, – начало раздражать меня, едва я его увидел, и у меня еле доставало сил сохранять терпение.

Однако Томас сказал, что он может быть полезен, а потому я удержался от насмешек над ним. К несчастью, завязавшееся знакомство порвать оказалось невозможным. Как все ученые, Вуд нищ и постоянно ищет покровительства: они все воображают, будто за их развлечения должны платить другие. От меня он никогда не получал ни пенни, однако все еще не отчаялся. Он все еще является засвидетельствовать почтение в надежде, что из моего кармана в его вымазанные чернилами лапы может перекочевать монета, и не устает напоминать мне об услуге, оказанной столько лет назад. Собственно, он побывал тут совсем недавно: вот почему он так свеж в моей памяти. Впрочем, ничего существенного я от него не услышал. Он пишет книгу, но что в том? Он ее пишет с тех самых пор, как я с ним познакомился, и она как будто все так же далека от завершения. И он из тех жилистых коротышек, которые словно бы не стареют, ну, спина чуть больше ссутулится да добавятся морщины на лице. Когда он входит в комнату, мне кажется, что второй половины моей жизни вообще не было, что она мне только приснилась. Лишь боли в моем собственном теле свидетельствуют об обратном.